До экспедиции осталось… Чувства.
До экспедиции осталось. Я думаю... А возвращаемся ли мы из этой экспедиции? Мы те, кто год за годом выходит в леса и на поля, чтобы найти и вернуть тех кто до сих пор на войне. Заканчивается ли для нас, с приездом домой в теплые дома и квартиры, эта экспедиция? Да, наверное, нет. В перерывах между поездками в «поле» мы сидим в архивах, ищем родственников тех, кого нашли там, где была война: в соцсетях, пишем по-старинке письма. Мы читаем сухие строки сводок и донесений, наградных листов, личных дел и госпитальных справок, а по ночам.. Мы горим в танках, пикируем в искореженных снарядами самолетах на вражеские колонны, идем в атаку по заболоченному лугу на огрызающиеся пулеметным огнем высоты, мы мерзнем в окопах, стоя по колено в холодной осенней воде. Нас вместе с ними рвет на части немецкая шрапнель, мы мечемся в бреду на госпитальных койках, умирая от ран, мы копаем могилы своим товарищам на опушке весеннего леса. Это все потому что мы ЧУВСТВУЕМ! Почему не чувствуют другие? Я не знаю… я могу только предполагать. Почему много молодых, тех кто родился в девяностые-нулевые, тех кто растет сейчас не чувствуют? А как они могут научиться чувствовать, если мы, старшие, взрослые дяди и тети им запретили? Если мы лишили их возможности чувствовать.
Вспомните наше детство. Вспомните, как в деревне держали в руках ППШ из дерева, сделанный дедом, одноруким фронтовиком со скромной орденской планкой в три солдатские медали: «За отвагу», «За боевые заслуги» и «За Победу над Германией» Мы бежали в цепи таких же сорванцов в атаку на «занятую фашистами» высоту. Вспомните, как пахло весной, вспомните, что мы чувствовали запах пороха и тротила, из заросших давно травой, еще тех воронок. Мы видели как «огрызается» огнем пулеметов высота. Точно так как рассказывал дед, как писали в книгах о войне , как показывали в фильмах , где еще снимались те настоящие, живые фронтовики, которые нам передали свои чувства и эмоции.
Вспомните, как втихаря от бабушки крали бинты и перевязывали разбитые в «бою» коленки, было больно, была настоящая кровь. Мы в свои 10-14 лет уже понимали , что надо терпеть, потому что боль в нашей саднящей коленке не сравнима с той, которую, будучи чуть постарше, испытал однорукий дед. И мы еще больше сопереживали ему, уважали его подвиг и его страдания. Вспомните, как чуть оглохнув от выстрела «пугача» , мы понимали и чувствовали то, что испытали те 18-20- летние пацаны, которые шли по испещренному воронками от снарядов полю освобождать нашу деревню, город от врага.
Как провалившись в холодную воду, заполнившую это воронку, прибежав домой, слушая бабушкины причитания, мы могли понять и почувствовать каково было им просидеть в окопах со стылой водой четыре года. Как, проголодавшись за день, вылавливали грязными руками из горящего костра печеную картошку и, обжигаясь, жадно запихивали ее в рот, - мы могли представить что такое голод и каково это голодать месяцами. Как потом, протыкая иголкой водяные пузыри ожогов на пальцах, морщась от, как нам казалось, невыносимой боли, мы вспоминали приходившего в школу еще крепкого старика, с рябым от ожогов лицом, и представляли каково же было ему три раза гореть в танке. Мы учились чувствовать и сопереживать, мы видели эту страну и дышали воздухом, ее воздухом. Мы знаем как пахнет весна, как она выглядит, как пробивается первый листок из прошлогодних листьев , как весело, совсем ни как зимой щебечут птицы. Какое, совсем другое, солнце играет в кронах деревьев. Мы когда-то научились чувствовать и сопереживать. Мы это умеем. Не все, к сожалению, не все. Многие, закрывшись в городах, деньгах и власти, запершись за дверьми кабинетов, шестиметровыми заборами коттеджей, разучились чувствовать.
А молодым мы не дали это постичь и не даем сейчас. Мы заперли их в городах раньше, посадив сначала перед экранами телевизоров и видеомагнитофонов. Потом пересадили за экраны компьютерных мониторов и отправили их навсегда в виртуальный мир, лишь бы они не мешали нам отдыхать после работы или работать, заколачивая деньги на очередную более крутую тачку и дачу еще ближе к Москве. Мы делали это, оправдывая себя тем, что это все для них, останется им. А ведь мы лукавили, не сознавая, что это мы удовлетворяем свои возросшие потребности и амбиции. Мы толкнули их в пропасть виртуального мира, где нет цвета, запаха, красоты. Боли, первой детской крови из разбитого носа, стертой коленки. Мы вручили им суррогат, даже не понимая, что нам в старости понадобятся их чувства, их способность сопереживать. Мы, сидя в чиновничьих креслах, лишаем их возможности научиться чувствовать эту жизнь, подписывая приказы и указы о запрете детского отдыха, туристических походов, экспедиций. Мы оправдываем себя и свою трусость, боясь ответственности, заботой о них. Забываем, как с нами ходили наши педагоги и наставники, как они водили нас по местам боев той войны учили нас чувствовать и сопереживать, учили своим трудом , с кисточкой и срезанной своими руками из ближайшего куста метелкой, отдавать дань памяти, убирая , забытую в лесу, братскую могилу. Не словами и лозунгами, а сами, своими руками.
Мы молодое поколение растим роботами, не способными чувствовать. И не понимаем , что если здесь и сейчас они не научатся чувствовать боль и страдания тех, кто погиб тогда, 75 лет назад , чьей болью и страданиями до сих наполнена наша земля, они не станут сопереживать нам.
Да, нам. Нам, когда придет старость и немощь, когда боль старости наполнит наши тела, они просто пройдут мимо, также побоявшись взять на себя ответственность, отдадут нас в стариковский приют, оправдывая себя тем , что так нам будет лучше. Они отплатят нам той же монетой. А там наверху павшие спросят с наших душ. Спросят как с трусов и предателей! Спросят за убитые души поколений не научившихся чувствовать.
До экспедиции осталось... И я надеюсь увидеть в этой экспедиции новые горящие глаза. Детские , взрослые. Которые учатся чувствовать и вспоминают, какие бывают чувства, что такое жизнь, боль, любовь, СЧАСТЬЕ!
С.Мачинский